Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хлобыстин замолк.
– Ха-ха-ха, шаланды, полные фекалий, в Одессу Костя приводил… – пропел Василий.
Осташова рассказ Григория несколько покоробил.
– Ну и друзья у тебя! – сказал Владимир. – Он же настоящий кретин.
– Чистых кровей, – с видом эксперта в области кретиноведения согласился Хлобыстин. Причем было видно, что Григория совсем не смущала ни эта история, ни его самоличное участие в ней.
– Но этот мой друг, между прочим, он – не хохол, а наш, русский, – не пойми к чему добавил Хлобыстин.
– Хамство национальности не имеет, – вдруг запальчиво сказал Наводничий. – И, между прочим, я сам украинец. Поэтому предупреждаю: насчет хохлов не очень-то. Я сам могу до утра рассказывать анекдоты про украинцев. Но меня просто бесит, когда кто-то на полном серьезе начинает говорить про недостатки моей нации целиком.
– Да хва тебе, развыступался! Чего я такого сказал-то? Я же про кента своего рассказывал.
– Ладно, все, – сказал Василий. – Ну и чего дальше было? Или уже вся история?
– Бубенть! – сказал Григорий. – Я-то сначала и не понял ничего, ну, когда все обосрались и попрыгали в воду. Думал, может, закусили чем-то несвежим. А потом мы плывем к берегу, за лодку держимся, все грустные такие, а этот пьяный дятел вдруг как начнет ржать. «Ну, что, – говорит, – дуры, как пургенчик? Здорово я вам дал продристаться?» Я хотел ему в табло заехать. Но промахнулся, только немного по скуле задел. Несподручно драться, когда ты в воде и в сисю пьяный, да еще когда у тебя полные штаны. А потом уже не стал его бить: после Пасхи яйцами не машут.
– А потом чего? Так и пошли по городу домой, с полными штанами? – спросил Василий, которого, как всегда, интересовали технические детали.
– Да на кой? – ответил Хлобыстин. – Когда до берега уже мало оставалось, девки поплыли налево от пляжа, за кусты, а мы дотолкали лодку до станции, а сами – в другую сторону, тоже за кусты. Там и постирали штанцы. А потом обсушились. И телки, наверно, так же сделали. Мы их больше никогда не видели. А жалко. Одна вправду мне понравилась. Главное дело, когда рядом с лодкой плыли, она как раз ко мне ближе всех была, и посмотрела так на меня… До сих пор этот взгляд помню.
– Влюбилась, наверно, – хохотнув, сказал Осташов.
– Да уж конечно! Она подумала, что я был в курсе, ну, что это была наша совместная с этим дуриком шутка. Ничего не сказала, только посмотрела на меня, как на… Как не знаю на кого. Я со стыда так под воду и ушел с головой. И так и плыл под водой, пока воздуху хватило.
Григорий немного помолчал и деловито, словно на производственном совещании, подвел итог:
– Вот такой дружбан был у меня в Киеве – полный привет.
Глава 11. Все хорошо
Водная гладь с плеском раздалась в стороны, и из нее выросла блондинистая голова. Вынырнувший прикрывал лицо крепкими ладонями, по которым с волос стекали струйки воды. Через несколько секунд струйки иссякли и превратились в ленивые капли. Руки скользнули вниз, и только теперь в блондине можно было узнать Осташова.
– Полный привет, – сказал сам себе Владимир, и затем, шумно выдохнув, открыл глаза.
Он увидел, что и должен был увидеть человек, принимающий ванну: свои торчащие из воды колени, собственно ванну и смеситель с кранами, от которого наверх, вдоль белого кафеля стены тянулась металлическая лоза душевого шланга.
– Надо ж было так напиться, – снова вслух сказал Осташов.
– Ты звал меня, Володя? – послышался из-за двери голос матери.
– Нет.
– У тебя там все в порядке?
– Да.
– Если будешь продолжать в том же духе, кончишь, как твой отец недоделанный.
– Ну все, – тихо сказал Осташов, – завелась.
– Все свои худшие гены сыну передал, паразит. Алкоголик проклятый.
– Мама, – устало сказал Владимир. – Я видел папу несколько дней назад. Он давно уже не пьет.
– Так я и поверила. Горбатого могила исправит. Каким всегда был придурком, таким и…
Осташов не услышал продолжения ворчания, он снова с головой ушел под воду.
В его памяти вдруг вспыхнула картинка вчерашнего вечера. Словно наяву он увидел Григория и Василия, сидящих на лавочке под яблоней перед памятником Ломоносову, безудержно хохочущих.
– Ладно, мужики, я пошел, – сказал, отсмеявшись, Наводничий. – Завтра работы – до черта и больше.
На этом воспоминание прерывалось.
Владимир вынырнул из воды.
– Володя, я на работу ухожу, – услышал он голос матери. – Долго в ванне не лежи. Тебя же, наверно, в агентстве ждут. Только нашел приличную работу, и сразу прогуливать начал.
– Да выхожу я уже.
– Завтрак на столе. Я пошла.
Осташов опять закрыл глаза. И опять – проблеск в памяти. Вот он стоит около какой-то большой березы, справляет малую нужду и, задрав голову, смотрит сквозь развесистые ветви на звезды, которые волшебно сияют в глубоком иссиня-черном небе; а в голове только одна мысль: «Хорошо!»
Затем слышен голос Хлобыстина:
– Да кто матом ругается? В общественном месте! Где вы общество нашли? Да убери ты свои руки!
Владимир оборачивается на выкрики и звуки возни и видит силуэты трех, не то четырех человек. Рядом с ними, в слабом свете фонаря стоит «УАЗ» – синяя полоса на желтом боку. Силуэты толкаются, образуя как бы единое целое – некое странное существо. «Сон разума рождает чудовищ», – мелькает комментарий в голове Осташова. Вот многоногое существо втискивается в машину. Включаются задние габаритные огни. Владимир застегивает «молнию» ширинки. Заурчал мотор, автомобиль разворачивается и направляется в сторону Осташова. Владимир, качнувшись, выходит из своего убежища наперерез машине. Вот его кулак с грохотом опускается на капот. «Куда без меня?» Открывается передняя пассажирская дверца, из которой выглядывает милиционер в фуражке. «Скажи спасибо, что для тебя места нет, дурак, уйди с дороги». – «Сначала Гришу отпустите!» – «А ну, давай его тоже заберем, как-нибудь доедем!»
Затем – снова отказ памяти в виде непроглядной тьмы.
Осташов открыл глаза и с трудом сел в ванне. Нашарив на гладком дне кольцо пластмассовой пробки, выдернул ее. Вода стала постепенно убывать. Владимир решил не вставать, пока ванна окончательно не опустеет, и опять закрыл глаза.
И – новый обрывок воспоминаний. Но на сей раз тьма по-прежнему остается беспросветной.
– Покурим? – слышится во мраке голос Хлобыстина.
– Чего покурим? Все же отобрали, – слышится голос самого Осташова. – Душно в этой камере, черт.
– Ты что, первый раз в ментовку залетаешь?
– Да. А что?
– Да ничего, видно.
– Да. Ни хрена не видать. Темно, как…
– Как у негра в жопе, ха-ха. А ты хотел, чтоб тебе свет на ночь включили?
– А что, у белых людей в жопе свет на ночь включается?
– Ха-ха-ха.
Слышится чирканье зажигалки, и рядом – после пары искристых холостых чирканий – вспыхивает язычок пламени. Во тьме прорисовывается лицо Григория, прикуривающего сигарету. К Осташову протягивается рука Хлобыстина со второй сигаретой. Владимир тоже прикуривает. Пламя гаснет, в темноте остаются только два красных огонька.
– Когда менты забирают, – говорит Григорий, – первым делом, пока тебя еще везут, надо деньги, сигареты и зажигалку незаметно в носки ныкать. Они в отделении карманы обыскивают. И шнурки снимать с туфлей заставляют. И – запихивают тебя в камеру. А что в носках, спрятано, обычно не смотрят. В чеботах посмотреть могут, а в носки уже носа не суют. Думают, что туда никто ничего спрятать не догадается. Как будто тут к ним лохи какие-то попали.
– Они же не самоубийцы, в твои носки нос совать.
– Они – суки рваные!
– На чем это мы сидим? Помост какой-то деревянный.
– Нары. Ляг поспать, если хочешь.
– А ты?
– А я попробую вытащить нас отсюда.
Послышался оглушительный стук: Хлобыстин пинал, судя по звукам, обитую жестью дверь.
– Сержант! Открой! Человеку плохо! Слышь?! Врача надо, сержант!
Осташов бросил окурок на пол и раздавил его подошвой. Немного посидел, потом заскучал, откинулся на нары и тут же забылся.
…Открыв глаза и обнаружив себя в пустой ванне, Владимир удивился. Он не знал, сколько времени продремал, но пустая ванна уже успела настолько остыть, что показалась ему ледяной. Осташов поежился и, с трудом встав, пустил на себя теплую воду из душа.
Побрившись и покончив с водными процедурами, он обтерся и направился на кухню. Плоские настенные часы в виде тарелки с нарисованным красным яблоком показывали одиннадцать. «Ничего, – подумал Владимир. – Зато прочухался».
Переборов себя, он сел за уже холодную яичницу и столь же остывший чай.
Пока вяло ел, поставил перед собой телефон и набрал номер квартиры в Хитровском переулке. Камиль Петрович, взявший трубку на том конце, в ответ на предложение начать проверку документов изъявил всяческую готовность к сотрудничеству, но почему-то попросил с визитом не спешить. Ну что ж, Осташов и не был в состоянии проявлять энергичность.